Разболелось ...

 "...все что вы узнаете обо мне будет так плохо, что мне не стоит беспокоиться о том, как оживить мой образ..." 

 https://youtu.be/YLJy-M_heDM?si=aBqBxTOjxd0t8f64

Сын

Еще, Миша, когда у тебя будет сын, пocтарайся быть осторожным. Боюсь, что ты не сможешь. Но они всегда другие – я и ты, ты и он. Ты не сумеешь им руководить. 

 

Первый челoвек, который от тебя полностью зависит, а ты не сможешь им руководить. В этом, наверное, заложено paзнообразие людей. 

 

C этим невозможно жить, хочется наказать, заставить. Заставить можно, но лучше пусть он, как ты, найдет свою дорогу. Но основные знания – грамматику, математику, поведение среди людей... 

 

Он обязан сформулировать, чего он хочет от них и что он может дать им взамен, просто чтоб потребовать или подчиниться. 

 

Образование помогает терпеть унижение. 

 

Образование помогает переносить пытки. 

 

Образование вызывает уважение в тюрьме. 

 

Обpaзование – значит жить дольше. Я не знаю, Миша, как это получается, но образованный человек живет намного дольше и лучше 

 

Я не сказал бы, богаче. (Кстати, богаче пишется без «т», а в слове «лучше» – после «у» идет «ч»). 

 

Лучше – то есть с удовольствием. 

 

Богатый созерцает, что он получает, а образованный сравнивает то, что видит, с чем–то внутри себя и не нуждается в лишнем. 

 

Ему легче проникнуть и понять другого. 

 

Образованный понимает темного человека, а темный не понимает образованного. 

 

Темный ни разу в жизни не сказал слово «опровержение», или «трепетный», или «волнующий». Он даже не скажет простую фразу: «Я с трудом пережил ваш отъезд, девушка». 

 

Он, Миша, женщине не оставит воспоминаний: запоминаются не поцелуи, сынок, запоминаются слова. 

 

У тeмного человека неинтересное молчание. 

 

Мы с тобой, помнишь, говорили, что образование – это не память (хотя и память тоже!). Это не цитирование прочитанного. Это формулирование своего на базе прочитанного. Даже неточное цитирование – уже свое 

 

B суматохе, Миша, нельзя терять мысль. Мыслей не так много. Шуток миллионы, мыслей сотни, идей десятки, законов, по которым ходят люди – единицы. Их знают все. 

 

Bce знают одну идею темного человека. От него ждут хотя бы небольшого самообразования. Хотя бы впечатления от прочитанного. Не от кино, кино не рождает в зрителе идею или мысль – только книга. Она научит и здоровью, и силе воли, когда полистаешь кого–нибудь и прочитаешь у кого–нибудь. 

 

Пycть твой сын будет образованным. И диплом тут ни при чем. Кстати, он должен знать, что в предложении «ни при чем» все слова пишутся раздельно. 

 

Bce! Мама нам оставила обед на кухне. Подогрей себе. Я вернусь поздно: много вызовов и мало лифтов. Пожми мне руку, и я пошел. 

 

Кстати, образованный счастлив в старости! 

Mихаил Жванецкий

Пелевин - часто применяемое

 Элементарно, Ватсон: если девушка сосет хуй в публичном доме, вооруженный дедуктивным методом разум делает вывод, что перед нами проститутка. Я почувствовал обиду за свое поколение. – Почему обязательно проститутка, – сказал я. – А может, это белошвейка. Которая только вчера приехала из деревни. И влюбилась в водопроводчика, ремонтирующего в публичном доме душ. А водопроводчик взял ее с собой на работу, потому что ей временно негде жить. И там у них выдалась свободная минутка. 

Самарцев поднял палец: – Вот на этом невысказанном предположении и держится весь хрупкий механизм нашего молодого народовластия…

КАК ПО НАПИСАННОМУ

Оставлю тут для памяти 

прекрасный рассказ Виктора Ардова 

Около пяти часов мимо моего служебного стола прошёл П. С. Чоботов с подозрительно разбухшим портфелем под мышкой.

— Ты куда так рано? — спросил я.

— Собрался, понимаешь, в баньку. После трудового дня, понимаешь, не грех попариться...

— П. С.! — сказал я Чоботову,— Будь другом, обожди меня! Вместе пойдем.

— Что ж, идем.

— Только вот у меня заседание юбилейной комиссии: будем отмечать тридцатилетие бухгалтерской деятельности Забабурина. Но это — двадцать минут, не больше.

Мудрый П. С. Чоботов отрицательно покачал головой.

— Нет,— сказал он,— это не двадцать минут...

— Даже меньше! Все уже решено. Упавлов договорился с рестораном номер семнадцать. Надо только решить вопрос: с салатом оливье будет банкет или с салатом паяр?..

— Нет,— повторил чуткий Чоботов,— тут не двадцать минут. Но — ладно. Я хороший товарищ и обожду тебя.

Грустно, но с мужественным выражением лица вошел за мной П. С. Чоботов в кабинет Степанова.

Степанов стоял за своим изогнутым, как арфа, бюро и бодро говорил:

— Давайте, давайте, товарищи, скоренько!.. Вот и Тефтеев... И Голосовкер здесь... Давай, Мышенков, докладывай, до чего ты там договорился.

Все расселись, нагнали на лица скучное выражение, и Мышенков начал:

— На сегодняшний день у нас имеется полная договоренность с рестораном Мостропа номер семнадцать в отношении юбилейного банкета. Имеется только недоговорённость в отношении салата. Поскольку на сегодняшний день в отношении салата паяр цена стоит на один рубль дороже, чем на салат оливье, поскольку она лимитизуется ценой на консервированные крабы...

— Это «снатка»? — спросил с места Голосовкер.

— Чего ты?

— Я говорю — «снатка»! На жестянках с крабами почему-то всегда пишут «снатка».

— А-а!..— неопределённо протянул докладчик.

А я нетерпеливо добавил, думая о бане:

— Давайте, товарищи, не будем перебивать!..

Председательствующий Степанов еще раз постучал карандашом по чернильнице, и Мышенков продолжал:

— Я думаю, что в отношении салата мы можем обойтись оливье — почему? Потому что намечена другая рыба в лице тешки.

— Тешка — не лицо, а бок,— заметил с места член юбилейной комиссии Корепанов.— Рыбий бок.

Возник смешок. Степанов постучал карандашом, и докладчик закончил:

— Вот, собственно, и всё. В отношении остального мы имеем полную договорённость. Так что давайте зафиксируем оливье и — точка...

Почти все присутствующие закивали головами. Я повернулся к П. С. Чоботову и снисходительно шепнул ему:

— Сейчас двинем в Сандуны... Ну, кто был прав?

Но Чоботов задумчиво поводил у меня перед носом указательным пальцем.

— Подожди,— сказал он,— еще ни одного возражения не было. Сейчас кто-нибудь будет возражать с принципиальной точки зрения.

И действительно, не успел Чоботов закончить свои слова, как из дальнего угла комнаты протянулась рука и обиженный голос произнес:

— Степанов, дай мне высказаться, так сказать, по существу...

— Говори, товарищ Пузырёв.

— Я и буду говорить. Я, товарищи, не понимаю, почему в такой для всех нас радостный день, как юбилей товарища Забабурина, Петра Александровича...

— Он Андреевич, а не Александрович.

— Тем более. Почему мы должны в такой день идти куда-то в кабак, а не соединяться здесь, в этих стенах, в которых... с которыми... которые...

— Что — которые?

— Я так не могу говорить. Перебивают!

— Товарищи, давайте соблюдать этот... как его? — порядок.

— Вот именно. Я продолжаю. Почему нам не уст­роить ужин хозяйственным способом?

— А горячее кто будет готовить здесь?

— Дайте я ему отвечу! Пузырёву!.. Он же не о том говорит!..

— Товарищи, к порядку! Мышенков, ты выска­жешься в заключительном слове. Продолжай, Пузырёв.

— Я сейчас кончу. Я считаю, что банкет должен быть здесь, а не где-то в ресторане. Здесь будет и уютнее и дешевле.

— Нет, не дешевле.

— Нет, дешевле!

— Нет, не дешевле!

— Товарищи, давайте к порядку. Думаю, что мож­но ставить на голосование...

Я опять наклонился к Чоботову и произнес далеко уже не с прежней уверенностью:

— Сейчас проголосуем и — айда!

Чоботов отрицательно покачал подбородком и за­метил:

— Во всяком вопросе есть старожил, который обя­зательно разъяснит историю вопроса...

— Степанов, я хочу до голосования,— крикнул Голосовкер и, после утвердительного кивка председате­ля, начал: — Товарищи, я должен сказать, что това­рищ Пузырёв, к сожалению, отсутствовал, когда мы утрясали этот вопрос на месткоме. И товарищ Пузы­рёв совершенно не знает, что мы имеем две резолю­ции: от пятого февраля и еще раньше — насчет того, чтобы чествование Забабурина проводить именно не в стенах нашего треста, но исключительно в ресторане... Я думаю, если покопаться в протоколах...

—  Товарищи, не довольно ли нам копаться? — сер­дито сказал я.

Чоботов мягко остановил меня, положив руку на плечо, и шепнул:

— Подожди! Во-первых, докладчик еще не выра­зил своей обиды, и потом кто-нибудь еще заговорит не по существу вопроса.

— А разве это обязательно? — шепотом же осве­домился я.

— Говорить не по существу? Без этого ни одно за­седание не проходит.

Пока мы шептались с Чоботовым, Голосовкер кон­чил излагать историю вопроса, и говорил снова до­кладчик Мышенков — о салатах.

— ...и меня это удивляет,— гремел Мышенков,— удивляет прежде всего в отношении лично меня. Я считал, что имею договоренность с комиссией, и по­этому налаживал договорённость с рестораном в отно­шении ужина. Поэтому меня удивляет выступление Пузырёва именно в отношении...

Страсти разгорелись: Мышенков еще не кончил, а уже малознакомый мне товарищ из бухгалтерии трижды просил у председателя:

— Степанов, дай мне внести ясность!..

— Сейчас дам тебе внести ясность,— отмахивался председатель,— пусть только кончит... Ты кончил, Мышенков?.. Ну, Бумазейман, вноси свою ясность.

— Сейчас. Товарищи, мне хотелось бы внести яс­ность в это дело,— начал товарищ из бухгалтерии.— Мне кажется, товарищи, что пора уже как-то поста­вить вопрос о членских взносах.

— О каких взносах? — испуганно спросили двое-трое.

— О взносах в Мопр. Когда меня выбирали, това­рищи, уполномоченным по Мопру, то все подбодряли: дескать, валяй, товарищ Бумазейман, действуй, това­рищ Бумазейман, мы тебя поддержим, товарищ Бума­зейман!.. А на самом деле что получается? Получается у всех задолженность, товарищи. Взять, например, докладчика — товарища Мышенкова. Четыре месяца задолженность. Скажите, это нормально? Или ты, то­варищ Степанов. Пять месяцев...

Тут поднялся страшный шум. Перебивая друг дру­га, все стали требовать, чтобы о посторонних делах не говорили.

Я с почтительным восхищением оглянулся на П. С. Чоботова. П. С. Чоботов предвидел решительно все!

— П. С.,— тихо спросил я,— ну, скажи мне, что

произойдет дальше?

П. С. потёр себе переносицу и ответил:

— Теперь бы время выступить человеку со сторо­ны. Человеку, вообще не имеющему отношения к на­шему тресту.

Тут П. С. Чоботов огляделся и указал мне паль­цем:

— Кто — этот, с рыжеватой бородкой?

— Понятия не имею,— отозвался я.— Первый раз его вижу.

— Ну вот он и будет говорить.

И точно: едва умолк шум, вызванный речью Бумазеймана о Мопре, рыжебородый незнакомец каш­лянул и сделал шаг вперед.

— Товарищи! — сказал рыжебородый.— Я на вас смотрю и буквально удивляюсь. Буквально! Разве ж так делают с юбилеями? Вот у нас тоже был один юбилей в совхозе. Так мы что? Зарезали сами телка. Барана зарезали, восемь гусей. И безо всяких бук­вально салатов сами же всё...

— Кто — сами?!

— Откуда вы?!

— В чем дело?!

— Мы сами. Молочный совхоз в Бронницком рай­оне...

— Товарищи, нельзя же так! У нас-то нету своих баранов!..

П. С. Чоботов наклонился к моему уху:

— А, пожалуй, и есть, а?

— А что сейчас будет? — хихикнув, спросил я Чоботова.

— Сейчас — вот увидишь — кто-нибудь скажет: «Я не хотел говорить, но меня разозлили...»

Председательствовавший Степанов вдруг налился кровью и застучал по столу кулаками. Стало несколь­ко тише.

— Я не хотел выступать,— сердито прокричал Степанов,— но меня рассердили!..

И он произнес длинную речь, после которой чело­век восемь сказали:

— Теперь дай уж и мне!

Каюсь: в числе этих восьми был я сам.

Когда я, внезапно ощутив полемический пыл, не­терпеливо ожидал своей очереди говорить, П. С. Чо­ботов сказал мне:

— Вот этого я боялся больше всего. Если сказали: «дай уж и мне»,— значит, раньше десяти часов не кончится... Прощай, друг...

И Чоботов пошел к дверям. Я пытался его задер­жать:

— Подожди! Я только выскажусь, и пойдем...

Но Чоботов уже пробрался в коридор и оттуда сде­лал мне ручкой прощальный жест.

...На другой день Чоботов подошел к моему столу и, протягивая руку для пожатия, спросил:

— Ну, когда вчера кончилось? В одиннадцать?

— В половине первого,— отвернувшись, отве­тил я.

— По второму разу все говорили?

— Все. А Мышенков, я и еще этот — из Бронниц­кого совхоза — по третьему.

— Та-ак. А по личному поводу кто?

— Человек пять... И как это ты, П. С., все знаешь?

— Да уж знаю. Кто с кем сегодня не разгова­ривает?

— Синицын не разговаривает со Степановым и потом с Голосовкером.

— А заявления кто подавал? О разборе личного дела?

Тут я опустил голову и тихо произнес:

— Я...

Интеграция

"Интеграция" - слово примиряющее разработчиков.
Никто никого не обидел и всем есть чем заняться.

В России по окончании режима самоизоляции ограничат число посетителей в музеях

Отличная новость. https://www.gazeta.ru/culture/news/2020/05/12/n_14407603.shtml

Особенно вот это смотрится прекрасно

Кроме того, среди смотрителей в залах временно не будет людей старше 65 лет, а возраст работников гардероба не должен превышать 60 лет.

Вероятно в связи с отсутствием внятных событий в глаза бросаются только новости в стиле "шапито"..

Life Control все

Мегафон избавляется от умного дома

В общем то что оно не полетит было понятно. Слишком уж высока цена устройства по отношению к периодическому платежу. Но пробовать наверно стоило. Иначе можно половину инновационных компаний разобрать и отправить убирать снег. Определенное внутреннее злорадство конечно возникает: "у нас не получилось и у них не вышло". Но это конечно дурацкое чувство, которого надо стыдиться. Но в целом - стандартная для большой компании ситуация - пришел кто-то с красивой идеей - красиво ее продал внутри, симпатично упаковали, запустили. Потом кто-то ушел (видимо) , хайп запуска спал, само оно не летает, а заниматься продуктом регулярно и постепенно его растить - это сосем не так интересно и не так доходно, как надувать воздушные шарики. Кстати должен сказать, что воздушные шарики ребята надували при запуске довольно красиво. Лично мне даже хотелось купить. Я это говорю как комплимент - ибо это говорит об умении сделать красивый запуск, что тоже не последнее дело. Хотя с годами вырисовывается правило - "чем красивее запуск тем банальнее и ненужнее потом продукт".

Надеюсь, то по крайней мере по итогу всей этой истории, какое-то количество инженерных и маркетинговых специалистов приобрели опыт, который сумеют применить где-то еще.